Сегодня было ровно три
месяца, как её не стало. Я проснулся
утром в холодном поту, всю ночь преследуемый страшными кошмарами, и несколько
минут лежал неподвижно, тупо глядя в потолок. Три месяца.

Встал. Не заправляя
постель, пошел на кухню, чтобы сварить кофе. Нашел начатую вчера пачку сигарет,
достал одну и крепко затянулся. Куда делась чертова пепельница?

Она терпеть не могла,
когда я курил дома. «Портишь здоровье и себе,и мне», так она говорила, выставляя меня на балкон. А теперь её не было,
и я мог курить, где и когда мне заблагорассудится.

Холодильник был пуст,
пришлось пить кофе натощак. Пепельница, оказывается, стояла прямо на обеденном
столе. Надо же, а я и не заметил. Она была переполнена, и окурки валялись
вокруг нее вперемешку с пеплом. Каждый вечер я часами просиживал за столом,
выкуривая одну за одной. Уже появилась одышка и хрипловатый кашель, но я не
обращал на это никакого внимания. Сегодня было ровно три месяца, как я перестал
беспокоиться о собственном здоровье. Мне нравилось пить. Я пил много, каждый
день, и это помогало. Наверное, в винном магазине через дорогу меня уже
принимают за алкоголика — это их дело.
Они ничего не знают, а потому пусть думают, что хотят.

Я редко выходил на
улицу. Сидел целыми днями перед телевизором или писал полные депрессивного
дерьма статьи и рисовал. Я раньше никогда не писал, но теперь начал. В этих
статьях я критиковал всё: начиная с нашего чертова правительства и заканчивая
соседями по лестничной клетке, которые каждый раз, видя меня, с фальшивым
сочувствием интересовались, всё ли у меня в порядке. Да, чёрт возьми, я
чувствую себя отлично! Тупые идиоты.Если бы только они прочитали то, что я пишу, и прячу в ящиках стола….
Может, отправить им по почте? Ха-ха, забавно будет, наверное.

Итак, какие планы на
день? Сходить в магазин и купить выпивки и полуфабрикатов. Может быть, новый блокнот для своих статей
(вряд ли это можно было назвать статьями, но я их именно так и называл).
Выключить автоответчик – с работы уже не названивают, но это так, на всякий
случай.

Солнечный свет слепил
глаза. Надо было заказать на дом. Как можно скорее я дошел до магазина, выстоял
очередь, состоящую из каких-то идиотов, которые едва шевелились, и отправился
обратно. Всё, дневная прогулка окончена, можно теперь заняться своими делами.

Я сел за заваленный
письменный стол и открыл тетрадь. Тема сегодняшней «статьи» — три месяца. Я
намеревался выплеснуть на бумагу все, что меня терзало.

 

Я всегда писал
карандашом. Ручки не вызывали у меня особого доверия и ассоциировались с
вещами, которые никак не исправишь. А карандаш – другое дело. Не понравилось,
что написал, возьми и сотри. С ручкой такой номер не прокатит, а если
зачеркиваешь, оно ведь все равно остается где-то там, и, хотя ты это и не прочтешь, ты знаешь, что там написано.
Вся моя жизнь была зачеркнута ручкой. Я это понял и начал работать с
карандашом.

Вчера ночью он
сломался. Я нашел канцелярский нож и яростно, вымещая на графите всю свою
злость, начал стругать эту длинную деревянную палочку. И едва не отхватил себе
большой палец.

Я бы и не обратил на
это внимания, если бы кровь не начала упорно капать на тетрадь и стол. Засунув
палец в рот, я принялся шарить по ящикам в поисках лейкопластыря. Какого только
хлама там не было. Всё, кроме пластыря. Или хотя бы ваты.

И вдруг я наткнулся на
нее. Где-то в самом низу коробки с бумажным мусором лежала фотография. От
удивления я совсем забыл про свой палец, только на языке оставался чуть
солоноватый привкус.

Я никак не мог вспомнить
тот день, когда было сделано фото. Она стояла в своем любимом голубом платье у
зеленой ограды в городском парке. Я мог бы найти это место не глядя: мы часто
гуляли там вместе. Ох, черт возьми, как же это было давно.

Я глядел на её
улыбающееся с фотографии лицо, и мне казалось, что вовсе и не было никаких трех
месяцев. Но это длилось всего ничего.
Палец неприятно защипал, возвращая меня к реальности.

Эта фотография была
отличной иллюстрацией к сегодняшней статье. Я прикрепил её скотчем на стену
перед собой и принялся срисовывать в блокнот.

У меня совсем не
осталось её вещей. Вообще ничего. Ни одежды, ни даже зубной щетки. Ни-че-го. И
тут раз – эта фотография. Словно знак свыше, хотя я и не верил в подобную чушь.

Рисунок мой вышел
необычайно правдоподобным: почти копия фото. В юности я хорошо рисовал, посещал
специальные курсы и так далее. Ей нравились мои рисунки. Впрочем, сейчас это не
имело значения.

Я записал в блокнот:
«З1 июня. Три месяца», прямо под рисунком, где предполагал написать статью. Но
слова никак не подбирались, и поэтому я решил сначала выпить, а затем уже
приступить к работе.

Налив полный стакан
водки, я вернулся к письменному столу и глянул на фотографию, висящую прямо
перед моим лицом. Затем посмотрел в блокнот. Да, судя по всему, я уже начал
терять своё умение рисовать: если сначала мне казалось, что вышло неплохо,
будто бы негатив фото, а никакой не рисунок, то сейчас я заметил, что кое-что
упустил. На фотографии её губы были не так плотно сжаты, как вышло у меня, и
правая рука не прижималась к платью. Ну, черт с ним – ничего исправлять не
буду. И так сойдет.

Я начал писать. О том,
как мне её не хватает, и что я чувствую, что умираю. Я настолько увлекся, что
понаписал гораздо больше, чем обычно. Затем пробежал глазами по тексту, едва
разбирая собственный почерк, и стер последнее предложение. Ну, теперь меня всё
устраивает.

Я сделал ещё глоток
обжигающего горло напитка, небрежно поставил стакан на стол, так, что чуть не
весь остаток расплескался вокруг. Я вдруг вспомнил, что давно не принимал
ванну, и горячая вода помогла бы смыть дурные мысли.

Отражение в зеркале
оставляло желать лучшего. Я не брился уже черт знает сколько и потому сильно
оброс. Да что там – был похож на
какого-то бродягу с этой бородой, и состарился лет на десять, наверное. Ну,
пока она мне не мешает, можно и оставить.

Не знаю, сколько я
пробыл под душем. Вокруг уже ничего не было видно из-за пара, который вился в
ванной, словно туман. Надо поискать еще фотографии. Да, если есть одна, есть и
еще. Это последнее, что осталось у меня от нее…

Но фотографий больше
не было. Ничего не осталось – я перерыл все, что можно, вываливая свои
немногочисленные вещи из шкафов и перебирая их одну за другой.

Плевать, — решил я и
сел за письменный стол, налив себе очередной стакан..

Посмотрел на снимок.
Затем в блокнот. Нет, теперь абсолютно ясно, что мой рисунок никуда не годится.
И, если я сначала и решил ничего не менять, сейчас мне казалось
непозволительным оставить всё как есть.

Я перелистнул страницу
и начал все заново. Так, теперь я гораздо тщательнее прорисовывал мелкие штрихи
– каждую едва заметную черточку на её лице, каждую тень.

Не знаю, сколько
прошло времени, но, когда я кончил и начал сравнивать рисунок с оригиналом, то
понял: если бы она увидела это, то удивилась бы настолько поразительному
сходству.

Я совсем забыл про
статью. Мне захотелось выйти на балкон покурить. В комнате уже было настолько
накурено, что голова кружилась, и в дыму я едва различал собственные руки.

Уже стемнело. Я удивился
этому, ведь совсем недавно ходил на улицу, и было светло, как утром. Наверное, я снова не заметил, как пролетело
время.

Цветы в горшках,
стоящие у перил на балконе, засохли и умерли. Своим видом они выражали мое
внутреннее состояние, и на секунду у меня возникла мысль что-нибудь сделать,
чтобы их спасти. Она поливала их раз в два дня, это я помню; яркими летними
вечерами выходила на балкон, особенно часто, когда я курил здесь. Говорила,
чтоб я не бросал окурки вниз, и приносила пепельницу, смеялась. В то время
здесь было тесно из-за разросшихся кустов домашних роз и плюща, обвивающего
перила. А теперь – полнейшее
опустошение.

Ну и черт с ними. Я не
садовод-любитель, и мне всегда было плевать на эти цветы.

Кажется, собирался
дождь. Почти все лето стояла засуха, а теперь на небе не было видно ни одной
звезды из-за низко нависших над городом грязно-серых туч. И пахло вокруг как-то
по-особому. Так, что тяжелый неподвижныйвоздух едва наполнял легкие. Стоило мне подумать об этом, снова напал
очередной приступ кашля.

Я вернулся к столу.
Пробежал взглядом по написанному. Половину стер.

Взяв стакан, я снова
вышел на балкон. С неба начали падать первые холодные капли. Не прошло и
минуты, как все вокруг заполнила пелена дождя. Я промок в одно мгновение, но стоял,
не шевелясь, с закрытыми глазами. По лицу струилась вода, стакан наполовину
наполнился ею, и, когда я очнулся от этого мгновенного забытья, вдруг
разозлился и бросил его куда-то вниз. Я не слышал звука разбитого стекла,
потому что ливень шумел так, словно пытался пробить стекла и крыши домов и
автомобилей на парковке по ту сторону дороги. Лицо моё занемело, одежда
промокла насквозь. А я стоял, уставившись куда-то в пустоту.

Утром голова болела,
как никогда. Я так и завалился спать в мокрой одежде, и грязное постельное
белье сильно отсырело. Было холодно и мерзко.

Мне хотелось
посмотреть на мой рисунок в дневном свете. Покачиваясь, я доковылял до
письменного стола…

Это было не слишком
заметно, но, если учесть, сколько времени я провел вчера, рассматривая фото, то
не мог не обратить внимание на одну маленькую странность.

У самого края снимка
на глянцевой поверхности появилась новая деталь. Очертания были настолько
размыты, что я не мог определить, что это такое, но мог дать голову на
отсечение, что эта деталь являлась частью фотографии, которой раньше не было.
Именно частью, а не каким-то белесым пятном, оставленным моими грязными руками
или еще чем-то. Чтобы убедиться в этом, я осторожно коснулся рукой прохладной
бумажной поверхности.

Наверное, я схожу с
ума, или же это просто обман зрения.

Я просмотрел оба
рисунка – тот, что вышел неудачно и тот, над которым я так долго трудился
вчера. Они отличались друг от друга, но точно так же отличались и от фото.

Она словно ушла
куда-то со снимка ночью, когда я спал, а вернувшись, не слишком удачно
скопировала изначальную позу.

Ну, нет, это уже
совсем бред. То, что я хреновый художник, и так очевидно. Вчера я был пьян, и
мог разглядеть или, напротив, не заметить чего-то.

Какие глупости.

Я убеждал себя в этом,
хотя на самом деле просто боялся признаться себе, что с этой фотографией что-то
происходит. Я сел напротив и уставился на нее.

Три месяца и…. – я
взглянул на часы, — три месяца, десять часов и сорок пять минут, как её не
стало. А на фото она всё та же… И, если вздумает уйти и с него, я её остановлю.

Не знаю, как долго я
сидел так, но ничего не менялось. Затекла спина, хотелось есть и курить. Но я
всё смотрел.

Нет, это уже ни в
какие ворота.

Я встал так резко, что
стул опрокинулся, и перед глазами поплыли разноцветные круги, но, стараясь не
обращать на это внимание, я пошел за сигаретами на кухню.

Ночью я не закрыл
дверь на балкон, и теперь на полу блестела приличная лужа. Чёрт с ней –
высохнет. С улицы повеяло свежим после дождя ветерком, и я невольно подался в
сторону балкона…

И, поскользнувшись,
грохнулся.

Я пришел в себя и
первое, что почувствовал, — сильную боль в виске. Дотронувшись непослушной
рукой до головы, сделал только хуже. Наверное, ударился о косяк, когда падал, и
потерял сознание. На пальцах остались следы крови. А может, это снова открылась
вчерашняя царапина.

Попробовав сесть, я
почувствовал головокружение и тошноту, и поэтому снова распластался на грязном
холодном полу. И как меня только угораздило?

Не знаю, сколько я
пролежал в беспамятстве, но уже заметно похолодало. Впрочем, еще было довольно
светло, значит, недолго. Если только не прошли целые сутки, но в этом я
сомневался.

Осторожно приподнялся,
прислушался к себе. В ушах сильно шумело, а кроме того, хотелось есть.
Переборов сильное желание броситься к фотографии, я пошел на кухню. Достал из
морозилки пакет с черт знает каких времен завалявшимся там мясом и приложил к
голове. Приятная прохлада немного ослабила боль. Впрочем, я её почти не
чувствовал, потому что, взяв очередную сигарету, снова пошел за свой письменный
стол.

Наверное, я сходил с
ума… Потому что она на фотографии развернулась в другую сторону и чуть вытянула
руку. Сомнений не было: это было по-настоящему. Словно кто-то просто взял и
сменил один снимок на другой…

Или же я просто
слишком хорошо припечатался головой.

Я не желал верить
собственным глазам. Они обманывали меня…

Я просидел перед фото
черт знает сколько. Ничего не чувствовал. Мясо уже растаяло и давно валялось
где-то под столом, а я не чувствовал собственного тела, просто сидел, как
загипнотизированный… Но ничего не происходило.

Она меняется, только
когда меня нет рядом. Да, очевидно, так оно и есть. Что ж…

Я собрался и вышел на
улицу, даже не закрыв за собой дверь. Было темно и холодно, а я забыл пальто.
Ерунда это всё…

И тут я увидел её. Она
шла по той стороне улицы в легком платье, на плечи накинут пиджак, в котором
она буквально утопала. Его пиджак.

Она смеялась, а он
обнимал её и что-то шептал на ухо. Это был он – тот, к кому она ушла три месяца
назад.

Я пошел им навстречу,
не замечая проезжавших мимо и истошно сигналящих мне машин. Мне даже хотелось,
чтобы меня сбили прямо у них на глазах… Но каждый автомобиль либо
притормаживал, либо объезжал меня стороной. Я старался не потерять их из виду в
толпе людей, гуляющих сейчас по улице. Остановился у обочины, и мы с ней
встретились глазами.

Улыбка исчезла с её
лица и появилось легкое недоумение. Чему она удивляется, как ни в чем не бывало
прогуливаясь напротив нашего дома?!

— Здравствуй, —
сказала она, остановившись в паре метров от меня. Было видно, что её смущает
мой ужасный внешний вид. Тот, к кому она ушла, стоял рядом, придерживая её за
талию и оглядываясь по сторонам. Слабак, наверняка ищет помощи в случае драки.

Не могу описать,
сколько чувств и желаний в этот момент пролетело в моей голове. Я развернулся и
побежал через дорогу обратно. Оказывается, я успел уйти довольно далеко от
своей улицы.

Ворвавшись в дом, я
подлетел к фотографии на стене и сорвал её одним резким движением.

— Где чертова
зажигалка?

Снимок вспыхнул и
посыпался из моих рук дымящимся черным пеплом.

Гребаный неудачник!
Три месяца я мертв, и она виновата во всем… Но больше этого не повторится.

Но это повторилось. Я
ушел заливать свое горе, а когда вернулся через несколько минут, фотография
по-прежнему висела на стене, целая и невредимая.

Не могу передать, что
в этот момент произошло со мной. Необъяснимый ужас.

Я снова взял её –
теперь новая деталь на фото стала гораздо отчетливее, — это была чья-то рука,
словно случайно попавшая в кадр. А она, эта сука, как ни в чем небывало
улыбалась мне.

Порвать на тысячу
мелких кусочков. Выбросить, развеять по ветру, чтобы этот чертов кошмар наконец
закончился.

Я вышел на балкон и
вытянул вперед руку. Раскрыл
ладонь. Бумажная пурга понеслась куда-то
вверх, и через пару мгновений исчезла из виду…

Она висела на прежнем
месте.

Более того, теперь
вслед за рукой появилась часть тела. Красная футболка и бледное ухо. Кто это?

Я сделал рисунок минут
за десять. Быстро черкал карандашом, боясь поднять голову. А когда, наконец, закончил, понял, что на
фотографии рядом с ней – я сам.

И лицо у меня было не
такое, как сейчас – я уже три месяца как забыл, что значит улыбаться. А на фото
я улыбался во весь рот. И от этого стало вдвойне жутко.

 

Всю ночь я только и
занимался тем, что пытался избавиться от снимка. Сжигал снова и снова, мял,
резал, но, каждый раз обращаясь взором к письменному столу, находил её на
прежнем месте. Со все новыми и новыми деталями.

Теперь я стоял рядом с
ней, и мы держались за руки.

Поразительно, как
человек может сойти с ума в каких-то два дня. Конечно, это всё происходило в
моем воображении или сне, от которого я никак не мог очнуться. Это пугало меня,
но любопытство не давало покоя. Что еще я мог сделать? Я был на грани
самоубийства.

И вдруг, неожиданно
сам для себя, я взял фотографию в руки и заговорил с ней.

— Прекрати это! Зачем
ты всё это делаешь? Что тебе нужно от меня?

Разумеется, ответа не
последовало. И тут я почувствовал, что словно нечто невидимое тянет меня
вперед. Прямо вовнутрь. Прямо на снимок.

Наступила темнота. А
сразу за ней – взрыв красок. Я стоял в красной футболке в парке перед зеленой
живой оградой. Девушка рядом со мной была мертва. Она улыбалась, но рука её
была холодна, и застекленевшим взглядом она походила на чересчур правдоподобного
манекена. Зато я, я-то был жив!

Но это уже было не
важно. Я видел свою комнату, которая стояла перед глазами, как на огромном
холсте. Или словно я смотрю на неё через большое окно без стекол, — прямо из
парка. Я не мог пошевелиться и сказать хоть слово.

 

Кажется, прошла целая
вечность. Ничего не менялось: ни холодная пластмассовая рука, зажатая в моей
ладони, ни улыбка на моем собственном лице, приклеенная и чужая улыбка. Я не
мог дышать и молча задыхался.

Я видел, как в мою
захламленную комнату вошли незнакомые люди. Как они оглядывали все, и один из
них подошел прямо к нам. На нем был белый халат. Я увидел его огромное лицо
перед собой и пытался заорать, позвать на помощь, но ни один мускул не
шевельнулся на моем лице.

Я слышал их голоса, но
не мог понять, о чем они говорят. И тут этот человек, отстранившись от
фотографии на стене и не подозревая, что на ней – я, живой, сказал им:

— Жаль беднягу. Ладно,
давайте за работу.

И все они исчезли в
соседней комнате. Вообще, какое право они имеют врываться в мой дом и ходить
здесь? Может, это грабители? И почему тогда они в халатах?

И тут я понял, почему.

Из спальни доносились
какие-то неясные звуки. И тут они вывели его. То есть, меня.

Я ужаснулся своему
внешнему виду. Со стороны это смотрелось просто отвратительно…

Я орал что-то про
фотографию. Меня держали трое здоровенных мужиков в халатах.

— Соседи сказали, он буянил всю ночь и
разговаривал сам с собой.

— Тише, парень, —
сказал один из них.

А второй воткнул иглу
прямо в шею. И я, — или, может, не я, а всего лишь мое отражение, мое тело, —
обмякло в их руках.

И они потащили его
куда-то, прочь из квартиры.

Я снова пытался
заорать, позвать их, вернуть, сказать, что на самом деле я – здесь, а не там,
что я в этом проклятом снимке!

Но ничего не изменилось.
Всё так же стояла тишина. И я понял, что полностью погружаюсь в нее, и
цепляться за действительность, хотя бы эту, пластмассовую, становится все
тяжелее и тяжелее.

Я стал узником
фотографии.